При использовании материалов этого сайта - АКТИВНАЯ ССЫЛКА и размещение баннера -ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!

СЦЕНАРИЙ К 200-ЛЕТИЮ Н.В. ГОГОЛЯ

КУДА ЛЕТИШЬ ТЫ, ПТИЦА – ТРОЙКА?

Очередной выпуск Вестника НМС посвящен 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. В выпуске печатается сценарий литературного вечера для проведения на внеклассных мероприятиях по литературе.

Куда летишь ты – птица тройка?

Литературный сценарий

( красивая музыка)

Ведущий: 20 марта 1809 года в местечке Большие Сорочинцы родился Николай Васильевич Гоголь.

(небольшое слово о детстве Гоголя, его родителях)

Докладчик: Детство свое Гоголь провел в родном гнезде Васильевке-Яновщине, Полтавской губернии. Васильевку, крепостное поместье средней руки, окружали украинские степи, богатые сочными, острыми травами, пышными цветами, дичью, зверьем. Некогда по этим степям вместе со свободными ветрами, с грозовыми тучами гуляла буйная казацкая вольница, гремевшая набегами, грабежами, разбоем, песнями. Вольницу эту давным-давно смирили русские цари, разделив Украину между панами - помещиками и подчинив им целиком потомков своенравных запорожцев.

Кто были эти паны-помещики, откуда они пришли, по каким правам и заслугам владели они черноземными нивами и крепостными, о том история хранит лишь смутные и далеко недостоверные предания. Права и заслуги помещиков чаще всего были очень сомнительны. Примером тому может послужить родословная Гоголя.

Известно, что некогда жил полковник подольский Остап Гоголь. Верой и правдой Остап служил гетману Дорошенке, а после Дорошенки Яну Собескому (1624 - 1696), - удачно воевал с турками и даже получил титул гетмана. Является ли он предком Гоголей - Яновских, - неизвестно, но обычно их перечисляют в таком порядке: помянутый Остап, Прокопий - польский шляхтич, Ян - польский шляхтич, Демьян - священник, Афанасий - секунд-майор, дед Гоголя и Василий, колежсский ассесор, отец Гоголя. Родословная пестрая, в ней много неизвестностей и странностей. Предполагают даже, что Гоголь был происхождения духовного, дворянства же впервые добился его дед Афанасий.

Когда родился Гоголь, Васильевка имела около полутораста крестьянских душ и тысячу десятин земли. Село было расположено меж двумя отлогими холмами. Вид Васильевка имела обычный для тогдашней Украины: избы, крашенные в белую и желтую краску, тополя, сады с темными вишнями и наливными яблоками, огороды, плетни, гумна.

Впереди села каменная церковь с зеленой крышей, окруженная кирпичной оградой. Далее располагались: панский одноэтажный деревянный дом, направо флигель, налево людские строения: двор. Сад, пруды, поля. В саду, запущенном, густо усаженном липами, акациями, около деревянной беседки - грот с большим камнем у входа; здесь любил играть ребенком Гоголь. Хозяйство велось на крепостных, натуральных началах. Крестьяне содержали панов, их дворню, приживалов и приживалок. Помещикам жилось привольно, крестьянам куда хуже. Один из биографов Гоголя - находит положение крестьян в то время тяжелым:

"Материальное и экономическое положение крестьян было в большинстве случаев бедственное: их жилища, несмотря на известную любовь малороссиян к чистоте и опрятности, часто поражали крайней нищетой; скота у крестьян было крайне недостаточно; среди крестьянского населения свирепствовали болезни. Везде дома - хижины, трубы на них хворостяные, иногда связанные соломой". При таком устройстве домов было удивительно, как еще не выгорели все города и деревни. На расстоянии полтысячи верст ни одного лекаря, ни одного доктора: даже в городах врачебный персонал часто совсем отсутствовал. Понятно, что каждая Васильевка со своими обитателями имела при общей схожести и свои отличительные черты. В частности, отец Гоголя, Василий Афанасьевич, по своему умственному развитию был выше окружающих его панов. Он получил образование в полтавской духовной семинарии, служил в почтамте, рано вышел в отставку и с тех пор жил деревенской жизнью. Он обладал даром веселого рассказчика и к нему часто съезжались гости. Мать Гоголя, Мария Ивановна, урожденная дворянка Косяровская, вышла за Василия Афанасьевича четырнадцати лет, Василий Афанасьевич был старше ее почти вдвое. Про свою семейную жизнь Мария Ивановна сообщает: "Жизнь моя была самая спокойная; характер у меня и у мужа был веселый. Мы были окружены добрыми соседями. Но иногда на меня находили мрачные мысли. Я предчувствовала несчастья, верила снам. Сначала меня беспокоила болезнь мужа. До женитьбы у него два года была лихорадка. Потом он был здоров, но мнителен..." Мария Ивановна отличалась сильно повышенной впечатлительностью, религиозностью и суеверностью. Суеверен был и Василий Афанасьевич. Религиозность и суеверия поддерживались натурально-крепостным укладом. Повидимому, и Василий Афанасьевич и Мария Ивановна к своим крепостным относились сравнительно человечно, но это нужно понимать с поправкой на то темное время. Крепостная душа расматривалась как вещь, которой можно располагать по личному произволу хозяина. Николай Васильевич Гоголь родился в марте 1809 года. Точно дата рождения его неизвестна. Сам Гоголь праздновал его 19 марта. До него Мария Ивановна имела двух детей, но они родились мертвыми. Появился на свет Гоголь в Сорочинцах, куда Мария Ивановна отправилась в ожидании родов. Николай рос хилым, болезненным, впечатлительным ребенком. Его мучили страхи; уже тогда он узнал угрызения совести. Смирнова в своей "Автобиографии" рассказывает со слов Гоголя, как однажды он остался один среди полной тишины. "Стук маятника был стуком времени, уходящего в вечность". Тишину эту нарушила кошка. Мяукая, она осторожно кралась к Гоголю. Ее когти постукивали о половицы, ее глаза искрились злым зеленым светом. Ребенок сначала прятался от кошки, потом схватил ее, бросил в пруд и шестом стал ее топить, а когда кошка утонула, ему показалось, что он утопил человека, он горько плакал, признался в проступке отцу. Василий Афанасьевич высек сына. Только тогда Гоголь успокоился.

Кошка, напугавшая в детстве Гоголя, встретится потом в "Майской ночи", в ее образе мачеха будет подкрадываться к падчерице с горящей шерстью, с железными когтями, стучащими по полу. Встретиться она и в "Старосветских помещиках", серая, худая, одичалая она насмерть напугает Пульхерию Ивановну. Это воспоминание прекрасно передает детские страхи Гоголя.

Другой рассказ Гоголя из его детства касается таинственных голосов.

"Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, когда простолюдины объясняют так: что душа стосковалась за человеком и призывает его; после которого следует неминуемо смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его слушал, иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя." ("Старосветские помещики"). Таинственные голоса - это легкие галлюцинации слуха; их слышат в детстве многие, испытывая при этом не жуткое ощущение, а скорее любопытство. Гоголь испытывает страх. Обращает внимание на то, что уже тогда, ребенком, он ощущает мертвую тишину и даже "страшную сердечную пустыню".

Болезненная предрасположенность к страхам укреплялась рассказами старших о том, что "боженька накажет", об аде и мучениях грешников, о дьяволе и нечистой силе.

Детскую религиозность, ожидания вечных мук Гоголь сохранил во всю свою жизнь. Под конец эти настроения необыкновенно усилились и осложнились. Очень любил ребенок-Гоголь вещи, ручки, пеналы, перочинные ножи, краски, охотно ткал на гребенке пояски. Рано научился читать и писать. Капризный, себялюбивый, неуровновешенный, даже болезненный, Гоголь-ребенок соединял в себе богатую восприимчивость к "особенностям", ко всему телесному, с мечтательностью, с разными страхами. Однако, тихая деревенская обстановка, обилие зелени, здоровый воздух, достаток давали перевес бодрому и положительному. Но чем же тогда заменить их?

Ведущий: В 1818—1819 годах Гоголь учится в Полтавском поветовом училище. В 1820 году живет в Полтаве на дому у учителя Г. Сорочинского, где готовится ко второму классу гимназии.

Ведущий: 1821—1828 - годы учебы в Нежинской гимназии высших наук.

Ведущий: 31 марта 1825 года умирает отец Гоголя Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский. С его смертью заканчивается детство Гоголя. В 1818 году вместе с младшим братом Иваном Гоголь поступил в полтавскую гимназию.

Ведущий: Нравы и порядки дореформенных гимназий отличались грубостью. Детей пороли за незначительные провинности, воспитывали угодничество, раболепство, презрение к "мужикам", трусость. Об этом воспитании наглядное представление дают страницы "Мертвых душ", где изображается жизнь Павлуши Чичикова в школе. И родители и воспитатели учили, что надо надеяться на копейку: товарищи выдадут, а копейка никогда не выдаст. Ценились не успехи в науках, а благонравное поведение.

Ведущий: Учился Гоголь вяло и относился к разряду воспитанников "на худом замечании", был склонен к насмешливости, иногда к остроумным и злым проказам. В науках не преуспевал, хотя и отмечал, будто им вполне довольны; однако, просил взять учителя математики, чтобы "поспеть с честью во второй класс".

Ведущий: В полтавской гимназии Гоголь пробыл недолго. Смерть брата Ивана столь сильно повлияла на него, что его вынуждены были взять из гимназии, где все напоминало ему об умершем.

Ведущий: В мае 1821 года Гоголя удалось поместить в Нежинский лицей. На вступительных экзаменах Гоголь отличился только по закону божьему. За обучение в лицее нужно было платить тысячу рублей в год; Василию Афанасьевичу это было затруднительно; спустя год Гоголя приняли на казенное содержание. Вместе с ним в лицее для услужения жил и его дядька - крепостной Семен.

Ведущий: В Нежине Гоголю жилось лучше и легче, но любви к школе он и здесь не обнаружил. Он был ленив, к урокам относился спустя рукава, в учебники заглядывал только когда надо было отвечать урок, был неряшлив, временами насмешлив и дерзок в обращении с преподавателями и сверстниками.

Ведущий: По поводу смерти отца Гоголь писал матери в таких словах:

Ведущий: "Не беспокойтесь, дражайшая маменька! Я сей удар перенес с твердостью истинного христианина. Правда, я сперва был поражен ужасно сим известием; однако же не дал никому заметить, что я был опечален, оставшись же наедине, я предался всей силе безумного отчаяния. Хотел даже посягнуть на жизнь свою, но бог удержал меня от сего..."

Ведущий: Отрок и юноша Гоголь - сластена, любит плотно поесть; во рту у него постоянно сладкое. По-прежнему очень ценит вещи: ручки, тетради, пресс-папье, карандаши, записные книжки. Не забывает и о других вещах.

Ведущий: Лицейская жизнь не прельщала Гоголя. Ученье его не захватывало. Он был нерадив, рассеян, скрытен. За плохие отметки и за разные провинности в поведении его нередко сажали на хлеб и на воду. Лицеистов подвергали телесному наказанию. Кукольник, школьный товарищ Гоголя, сообщает: однажды Гоголя решили высечь, и он, избегая наказания, притворился помешанным, стал пронзительно кричать, его отправили в больницу, где он пролежал две недели, обманывая врача. Гоголь любил больницу: он скрывался в нее от начальства и уроков; к тому же там часто лежал и его друг Высоцкий.

Ведущий: Предметы преподавались кое-как: "Нас всех учили по-немногу, чему-нибудь и как-нибудь". Немудренно, что Гоголь в науках не преуспевал. Он не любил математики, плохо шел по языкам, не отличался и в русском правописании.

Ведущий: Как бы то ни было, Гоголь вышел из школы с ничтожным запасом научных знаний и за исключением истории и литературы не пополнял их.

Ведущий: Его все больше манит столица, государственная служба. Он чувствует в себе присутствие неведомой огромной силы, прозревает судьбу свою: его ожидает нечто необычайное, прекрасное.

Ведущий: В июне 1828 года Гоголь окончил лицей с правами на чин четырнадцатого класса, между тем как воспитанники с отличными успехами выпускались с правами на чин двенадцатого класса.

Ведущий: Осенью того же 1828 года вместе со школьным товарищем Данилевским Гоголь уехал в Петербург. Там он служит в Департаменте государственного хозяйства и публичных зданий, начинает писать.

Ведущий: В 1830 году в «Отечественных записках» напечатана (без подписи) повесть «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала». В том же году Гоголь знакомится с Жуковским а в мае 1831 года — с А. С. Пушкиным.

Ведущий: В сентябре 1831 года выходит в свет первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В следующем году выходит в свет вторая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

( отрывок или инсценировка из «Вечеров…»)

СЦЕНА ИЗ ПОВЕСТИ «НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ»

Ведущий. По выходе отца своего она долго еще принаряживалась и жеманилась перед небольшим в оловянных рамках зеркалом и не могла налюбоваться собою.

Оксана. Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? Лгут люди, я совсем не хороша. Разве черные брови и очи мои так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои черные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть.

Кузнец. Чудная девка! И хвастовства у нее мало! С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и еще хвалит себя вслух!

Оксана. Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!

Усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела кузнеца... Вскрикнула и сурово остановилась перед ним. Кузнец и руки опустил.

Ведущий. Трудно рассказать, что выражало смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нем была видна, и сквозь суровость какая-то издевка над смутившимся кузнецом, и едва заметная краска досады тонко разливалась по лицу; и все это так смешалось и так было неизобразимо хорошо, что расцеловать ее миллион раз — вот все, что можно было сделать тогда наилучшего.

Оксана. Зачем ты пришел сюда? Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?

Кузнец. Будет готов, мое серденько, после праздника будет готов. Если бы ты знала, сколько возился около него: две ночи не выходил из кузницы; зато ни у одной поповны не будет такого сундука. Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову таратайку, когда ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан! Хоть весь околоток выходи своими беленькими ножками, не найдешь такого! По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. Гореть будет, как жар. Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!

Оксана. Кто же тебе запрещает, говори и гляди!

Села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы.

Кузнец. Позволь и мне сесть возле тебя!

Оксана. Садись.

Кузнец. Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя!

Оксана. Чего тебе еще хочется? Ему когда мед, так и ложка нужна! Поди прочь, у тебя руки жестче железа. Да и сам ты пахнешь дымом. Я думаю, меня всю обмарал сажею.

Тут она поднесла зеркало и снова начала перед ним охорашиваться.

Кузнец. Не любит она меня. Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить.

Оксана. Правда ли, что твоя мать ведьма?

Кузнец. Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не хочу, — сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»

Оксана. Видишь, какой ты! Только отец мой сам не промах. Увидишь, когда он не женится на твоей матери. Однако ж дивчата не приходят... Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно.

Кузнец. Бог с ними, моя красавица!

Оксана. Как бы не так! с ними, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят смешных историй!

Кузнец. Так тебе весело с ними?

Оксана. Да уж веселее, чем с тобою. А! кто-то стукнул; верно, дивчата с парубками.

Кузнец. ( про себя) Чего мне больше ждать? Она издевается надо мною. Ей я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но если ж так, не достанется, по крайней мере, другому посмеяться надо мною. Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего; я отучу…

Стук в двери и резко зазвучавший на морозе голос: «Отвори!» — прервал его размышления.

Кузнец. Постой, я сам отворю, — сказал кузнец и вышел в сени, в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку.

Ведущий: 1835 — Вышли «Арабески» и «Миргород». Начаты «Мертвые души». — ноябрь — декабрь — написан «Ревизор». 19 апреля 1836 года состоялась премьера «Ревизора» в Александрийском театре.

( на выбор сцена из «Ревизора»)

Явление III

Анна Андреевна и Марья Антоновна.

Анна Андреевна. Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом. Он столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее всего надеть твое голубое платье с мелкими оборками.

Марья Антоновна. Фи, маменька, голубое! Мне совсем не нравится: и Ляпкина-Тяпкина ходит в голубом, и дочь Земляники в голубом. Нет, лучше я надену цветное.

Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь - лишь бы только наперекор. Оно тебе будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.

Марья Антоновна. Ах, маменька, вам нейдет палевое!

Анна Андреевна. Мне палевое нейдет?

Марья Антоновна. Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно, чтобы глаза были совсем темные.

Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные? Самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?

Марья Антоновна. Ах, маменька! вы больше червонная дама.

Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.) Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!

Явление XII

Хлестаков и Марья Антоновна.

Марья Антоновна. Ах!

Хлестаков. Отчего вы так испугались, сударыня?

Марья Антоновна. Нет, я не испугалась.

Хлестаков (рисуется) Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли за такого человека, который... Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были идти?

Марья Антоновна. Право, я никуда не шла.

Хлестаков. Отчего же, например, вы никуда не шли?

Марья Антоновна. Я думала, не здесь ли маменька...

Хлестаков. Нет, мне хотелось бы знать, отчего вы никуда не шли?

Марья Антоновна. Я вам помешала. Вы занимались важными делами.

Хлестаков (рисуется) А ваши глаза лучше, нежели важные дела... Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив того, вы можете принести удовольствие.

Марья Антоновна. Вы говорите по-столичному.

Хлестаков. Для такой прекрасной особы, как вы. Осмелюсь ли быть так счастлив, чтобы предложить вам стул? но нет, вам должно не стул, а трон.

Марья Антоновна. Право, я не знаю... мне так нужно было идти. (Села.)

Хлестаков. Какой у вас прекрасный платочек!

Марья Антоновна. Вы насмешники, лишь бы только посмеяться над провинциальными.

Хлестаков. Как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку.

Марья Антоновна. Я совсем не понимаю, о чем вы говорите: какой-то платочек... Сегодня какая странная погода!

Хлестаков. А ваши губки, сударыня, лучше, нежели всякая погода.

Марья Антоновна. Вы все эдакое говорите... Я бы вас попросила, чтоб вы мне написали лучше на память какие-нибудь стишки в альбом. Вы, верно, их знаете много.

Хлестаков. Для вас, сударыня, все что хотите. Требуйте, какие стихи вам?

Марья Антоновна. Какие-нибудь эдакие - хорошие, новые.

Хлестаков. Да что стихи! я много их знаю.

Марья Антоновна. Ну, скажите же, какие же вы мне напишете?

Хлестаков. Да к чему же говорить? я и без того их знаю.

Марья Антоновна. Я очень люблю их...

Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: "О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!.." Ну и другие... теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда... (Придвигая стул.)

Марья Антоновна. Любовь! Я не понимаю любовь... я никогда и не знала, что за любовь... (Отодвигая стул.)

Хлестаков (придвигая стул). Отчего ж вы отдвигаете свой стул? Нам лучше будет сидеть близко друг к другу.

Марья Антоновна (отдвигаясь). Для чего ж близко? все равно и далеко.

Хлестаков (придвигаясь). Отчего ж далеко? все равно и близко

Марья Антоновна (отдвигается). Да к чему ж это?

Хлестаков (придвигаясь). Да ведь вам только кажется, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.

Марья Антоновна (смотрит в окно). Что это там как будто бы полетело? Сорока или какая другая птица?

Хлестаков (целует ее в плечо и смотрит в окно) Это сорока.

Марья Антоновна (встает в негодовании) Нет, это уж слишком... Наглость такая!..

Хлестаков (удерживая ее). Простите, сударыня, я это сделал от любви, точно от любви.

Марья Антоновна. Вы почитаете меня за такую провинциалку... (Силится уйти.)

Хлестаков (продолжая удерживать ее) Из любви, право, из любви. Я так только, пошутил, Марья Антоновна, не сердитесь! Я готов на коленках просить у вас прощения. (Падает на колени.) Простите же, простите! Вы видите, я на коленях.

Явление XIII

Те же и Анна Андреевна.

Анна Андреевна (увидев Хлестакова на коленях). Ах, какой пассаж!

Хлестаков (вставая) А, черт возьми!

Анна Андреевна (дочери). Это что значит, сударыня! Это что за поступки такие?

Марья Антоновна. Я, маменька...

Анна Андреевна. Поди прочь отсюда! слышишь: прочь, прочь! И не смей показываться на глаза.

Марья Антоновна уходит в слезах.

Анна Андреевна. Извините, я, признаюсь, приведена в такое изумление...

Хлестаков (в сторону). А она тоже очень аппетитна, очень недурна. (Бросается на колени.) Сударыня, вы видите, я сгораю от любви.

Анна Андреевна. Как, вы на коленях? Ах, встаньте, встаньте! здесь пол совсем нечист.

Хлестаков Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать, что такое мне суждено: жизнь или смерть.

Анна Андреевна. Но позвольте, я еще не понимаю вполне значения слов. Если не ошибаюсь, вы делаете декларацию насчет моей дочери?

Хлестаков Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.

Анна Андреевна. Но позвольте заметить: я в некотором роде... я замужем.

Хлестаков Это ничего! Для любви нет различия; и Карамзин сказал: "Законы осуждают". Мы удалимся под сень струй... Руки вашей, руки прошу!

Явление XIV

Те же и Марья Антоновна, вдруг вбегает.

Марья Антоновна. Маменька, папенька сказал, чтобы вы... (Увидя Хлестакова на коленях, вскрикивает.) Ах, какой пассаж!

Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.

Марья Антоновна (сквозь слезы). Я, право, маменька, не знала...

Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие - перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.

Хлестаков (схватывая за руку дочь). Анна Андреевна, не противьтесь нашему благополучию, благословите постоянную любовь!

Анна Андреевна (с изумлением). Так вы в нее?..

Хлестаков. Решите: жизнь или смерть?

Анна Андреевна. Ну вот видишь, дура, ну вот видишь: из-за тебя, этакой дряни, гость изволил стоять на коленях; а ты вдруг вбежала как сумасшедшая. Ну вот, право, стоит, чтобы я нарочно отказала: ты недостойна такого счастия.

Марья Антоновна. Не буду, маменька. Право, вперед не буду.

Ведущий: 6 июня 1836 года Гоголь уезжает за границу и живет там до 1839 года. Затем возвращается и год живет в России. В это время знакомится с В. Г. Белинским и М.Ю. Лермонтовым. А в 1842 году появились «Мертвые души».

(отрывок или инсценировка из «Мертвых душ»)

КОРОБОЧКА

Ночь. Буря. Дождь. Гроза. Громкий стук в дверь. Помещица Коробочка выходит со свечёй.

Коробочка. Кто стучит? Чего расходились?

Чичиков. Приезжие, матушка, пусти переночевать. Заплутали мы…

Коробочка. Вишь ты, какой востроногий. Приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор: помещица живёт.

Чичиков. Что ж делать, матушка: вишь с дороги сбились.

Коробочка. Да кто вы такой?

Чичиков. Дворянин, матушка.

Коробочка. Дворянин… (Отпирает, Чичиков входит мокрый и взъерошенный). В какое это время вас бог принёс! Сумятица и вьюга такая…

Чичиков. А могу ли полюбопытствовать, в какие места я заехал и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу?

Коробочка. Не слыхивала такого имени.

Чичиков. По крайней мере знаете вы Манилова?

Коробочка. А кто такой Манилов?

Чичиков. Помещик, матушка.

Коробочка. Нет, не слыхивала никакого Манилова.

Чичиков. Какие же есть?

Коробочка. Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков.

Чичиков. Богатые люди или нет?

Коробочка. Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого тридцать, а таких, чтоб по сотне, таких нет.

Чичиков. Далеко до города?

Коробочка. Нет…

Чичиков. Нет?

Коробочка. Вёрст шестьдесят.

Чичиков. Сколько?! Вот чёрт…(Смотрит в окно). Дождь прошёл… Скоро уж и ехать можно будет. А у вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?

Коробочка. Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят.

Чичиков. Души это хорошо... А позвольте узнать фамилию вашу.

Коробочка. Коробочка, коллежская секретарша.

Чичиков. А имя и отчество?

Коробочка. Настасья Петровна.

Чичиков. Настасья Петровна? Хорошее имя Настасья Петровна. У меня тётка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна.

Коробочка. А ваше имя как? Ведь вы, я чай, заседатель?

Чичиков. Нет, матушка, чай, не заседатель, а так ездим по своим делишкам.

Коробочка. А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мёд купцам так дёшево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.

Чичиков. А вот мёду и не купил бы.

Коробочка. Что ж другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.

Чичиков. Нет, матушка, другого роду товарец: скажите мне, у вас умирали крестьяне?

Коробочка. Ох, батюшка, осьмнадцать человек! И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мёртвый, а плати, как за живого! На прошлой неделе сгорел у меня кузнец.

Чичиков. Разве у вас был пожар, матушка?

Коробочка. Зачем пожар? Сам сгорел… Чересчур выпил, гляжу, только синий огонёк пошёл от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец!

Чичиков. На всё воля божья, матушка! Против мудрости божьей ничего нельзя сказать… Уступите-ка их мне, Настасья Петровна?

Коробочка. Кого, батюшка?

Чичиков. Да вот этих-то всех, что умерли.

Коробочка. Да как же уступить их?

Чичиков. Да так просто. Или, пожалуй, продайте. Я вам за них денег дам.

Коробочка. Да как же? Нешто хочешь ты их откапывать из земли?

Чичиков. Бог с вами, что вы, покупка будет только на бумаге значится, а души там будут прописаны как бы живые. Живые…

Коробочка. Да ведь они ж мёртвые.

Чичиков. Да кто же говорит, что они живые?

Коробочка. Ты, отец родной, и говоришь.

Чичиков. Только на бумаге. Я дам вам пятнадцать рублей.

Коробочка. Право, не знаю. Ведь я мёртвых ещё никогда не продавала.

Чичиков. Ну надо же когда-нибудь и начинать…

Коробочка. Меня только то затрудняет, что они уже мёртвые. (Чичиков вздыхает и страдальчески возводит глаза к небу).

Чичиков. Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: ведь вы разоряетесь, платите за него подать, как за живого…

Коробочка. Ох, отец мой, и не говори об этом! Ещё третью неделю взнесла больше полутораста. Да заседателя подмаслила.

Чичиков. Ну видите, матушка. Так что ж, по рукам, что ли?

Коробочка. Право, отец мой, никогда ещё не случалось продавать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сто рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут.

Чичиков. Так что?

Коробочка. Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку.

Чичиков. Какого убытку?

Коробочка. Не знаю, мало ли… А вдруг они на что годные.

Чичиков. Кто?

Коробочка. Души…

Чичиков. На что годные?

Коробочка. Мало ли…

Чичиков. Ну так что, по рукам?

Коробочка. Да ведь они уже мёртвые.

Чичиков. (Себе). Дубинноголовая! В пот бросила, проклятая старуха! (Коробочке). Я вам про то и говорю! Слушайте. Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете, ассигнациями?

Коробочка. Понимаю, да…

Чичиков. Ведь это деньги.

Коробочка. Деньги, да…

Чичиков. Вы их не сыщите на улице.

Коробочка. Да где ж деньги на улице сыщешь? Ни за что не сыщешь!

Чичиков. Правильно. А я вам их даю за пустое!

Коробочка. Право, моё такое неопытное вдовье дело! Лучше ж я маленько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам.

Чичиков. Ооо! Какие купцы? Откуда купцы? Зачем?

Коробочка. А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся…

Чичиков. (В бешенстве). Мёртвые в хозяйстве! Вы это себе представляете?

Коробочка. С нами крестная сила! Какие страсти говоришь!

Чичиков. Куда ж ещё вы их хотели пристроить? Да, впрочем, ведь кости и могилы — всё вам останется. Можете их использовать, как хотите! Ну, так что же? Как же? Отвечайте по крайней мере!

Коробочка. Ей-богу, вдова я…

Чичиков. (Бьёт стулом о пол). Ну и чёрт с вами!

Коробочка. Ох, не припоминай его, бог с ним! Ещё третьего дня мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.

Чичиков. Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся! Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу, бедная вдова убивается, терпит нужду… да пропади и околей со всей вашей деревней! Старая карга!

Коробочка. Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила.

Чичиков. Что же это за страна такая — идиоты!

Коробочка. Я готова отдать за пятнадцать ассигнаций! Только уж, отец мой, с подрядами, если случится, не обидь.

Чичиков. Нет, матушка, не обижу. Список крестьян мне дайте… (Коробочка идёт за списком. Чичиков вытирает пот). Чтоб глаза мои тебя не видели! Эх уморила, проклятая старуха! (Коробочка приносит список, Чичиков хватает его и уходит, за ним выбегает и Коробочка)

(романс)

Ведущий: 1852, ночь с 11 на 12 февраля — Гоголь сжигает второй том «Мертвых душ».

(отрывок прозы из «Мертвых душ» про птицу-тройку)

(Можно читать нескольким ведущим.)

И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «черт побери все!» — его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то востороженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны. Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход — и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.

Ведущий: 21 февраля 1852 года 1852, Н. В. Гоголь умер.

Медленная красивая музыка.

ЗВУЧИТ НЕКРОЛОГ ТУРГЕНЕВА НА СМЕРТЬ ГОГОЛЯ.

Первый: Гоголь умер! - Какую русскую душу не потрясут эти два слова? - Он умер.

Второй: Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания, - пришла эта роковая весть!

Третий: - Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших! –

Четвертый: Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников...

Пятый: Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возбуждает боль старинных язв.

Шестой: Не время теперь и не место говорить об его заслугах - это дело будущей критики; должно надеяться, что она поймет свою задачу и оценит его тем беспристрастным, но исполненным уважения и любви судом, которым подобные ему люди судятся перед лицом потомства; нам теперь не до того: нам только хочется быть одним из отголосков той великой скорби, которую мы чувствуем разлитою повсюду вокруг нас; не оценять его нам хочется, но плакать; мы не в силах говорить теперь спокойно о Гоголе... самый любимый, самый знакомый образ неясен для глаз, орошенных слезами...

Первый: В день, когда его хоронит Москва, нам хочется протянуть ей отсюда руку - соединиться с ней в одном чувстве общей печали. Мы не могли взглянуть в последний раз на его безжизненное лицо; но мы шлем ему издалека наш прощальный привет - и с благоговейным чувством слагаем дань нашей скорби и нашей любви на его свежую могилу, в которую нам не удалось, подобно москвичам, бросить горсть родимой земли!

Второй: - Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие люди не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове!

Третий: Но невыразимо тяжело было бы нам подумать, что последние, самые зрелые плоды его гения погибли для нас невозвратно - и мы с ужасом внимаем жестоким слухам об их истреблении...

Четвертый: Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными или даже вовсе неуместными... Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумения - все смолкает перед самою обыкновенною могилой: они не заговорят над могилою Гоголя.

Пятый: Какое бы ни было окончательное место, которое оставит за ним история, мы уверены, что никто не откажется повторить теперь же вслед за нами:

Шестой: Мир его праху, вечная память его жизни, вечная слава его имени!

ЗВУЧИТ «РЕКВИЕМ» МОЦАРТА.

СЦЕНАРИЙ К 200-ЛЕТИЮ Н.В. ГОГОЛЯ

Опубликовано 20.11.2010 г.